Великая Охота - Страница 70

— Должна пройти, — пробормотал он и спустился в свою каюту.

Войдя, Домон кинул мешок с золотом на свою койку, аккуратно принайтовленную, как и все в кормовой каюте, к корпусу судна, и вытащил из кармана пергамент. Засветив фонарь и повесив его в вертлюг, Домон принялся внимательно рассматривать запечатанный документ, поворачивая его, словно мог прочитать его не вскрывая. Легкий стук в дверь заставил капитана нахмуриться.

— Войди.

В дверь просунул голову Ярин.

— Капитан, на борту все, кроме троих, которых я не сумел отыскать. Но в каждой таверне, игорном притоне, борделе в квартале я оставлял для них сообщение. Они будут на борту до того, как рассветет достаточно, чтобы идти вверх по реке.

— «Ветка» отплывает немедленно. В море. — Домон в корне пресек возражения Ярина о рассвете, приливах-отливах, о том, что «Ветка» не приспособлена для плавания в открытом море. — Сейчас! При самом низком отливе «Ветка» минует отмели. Ты еще не позабыл, случаем, как плавать по звездам? Выводи ее, Ярин. Выводи ее немедленно и возвращайся, когда мы окажемся за молом.

Помощник замешкался — Домон при любом, вызывающем малейшие затруднения или сомнения маневре с парусами всегда находился на палубе, отдавая приказы, а вывести «Ветку», какой бы мелкой осадкой та ни обладала, ночью по фарватеру — задача не из простых. Затем Ярин кивнул и исчез. Через несколько мгновений в своей каюте Домон услышал над головой крики отдающего команды Ярина и топот по палубам босых ног. Он не обращал на них внимания, даже когда судно, влекомое отливом, слегка накренилось.

В конце концов Домон поднял заслонку фонаря и сунул в пламя нож. Масло обожгло лезвие, закурился дымок, но металл не успел раскалиться — Домон сдвинул в сторону карты, прижал поплотнее к столу сложенный пергамент и осторожно стал продвигать горячую сталь под сургуч печати. Верхний клапан приподнялся.

Текст документа оказался простым, без вступления или приветствия, и от его содержания капитана Домона прошиб холодный пот.

...

Податель сего есть Друг Темного, разыскиваемый в Кайриэне за убийства и прочие отвратительные преступления, наименьшее из которых — кража у Нашей Особы. Мы обращаемся к вам с просьбой схватить его и конфисковать все вещи, обнаруженные при нем, вплоть до самых мелких. Наш доверенный явится, дабы забрать похищенное у Нас. Пусть все, чем он владеет, за исключением того, что Мы объявим своим, отойдет вам в награду за поимку. Пусть сам этот мерзкий негодяй будет незамедлительно повешен, дабы его порожденные Тенью злодеяния более не пятнали Свет.

Ниже подписи, на тонком кружке красного сургуча, были оттиснуты кайриэнская печать Восходящего Солнца и Пять Звезд — знак Дома Райатин.

— Защитник Драконовой Стены, бабушке моей престарелой расскажи, — брюзгливо буркнул Домон. — Хватает же наглости человеку так себя именовать.

Он скрупулезно осмотрел печати и подпись, вплотную к фонарю поднеся пергамент, почти водя по нему носом, но в первых не сумел найти никакого изъяна, а что касается второй, то у него не было ни малейшего представления, каков должен быть почерк Галдриана. Если и не сам король подписал это послание, то, как подозревал Домон, кто бы это ни сделал, этот некто невероятно хорошо сымитировал руку Галдриана, этакие-то каракули. Так или иначе, разницы никакой. В Тире это письмо в руках иллианца немедленно станет убийственной уликой. Или в Майене, где так сильно тайренское влияние. Войны пока не было, и люди обоих портов свободно входили-выходили, но в Тире иллианцев, равно как и наоборот, любили весьма мало. Домону выкажут весьма «радушный» прием, имея для себя такое оправдание.

В голове у Домона мелькнула мгновенная мысль, а не сунуть ли пергамент в пламя фонаря — избавиться от опасного документа, все равно — в Тире, или Иллиане, или в каком угодно ином городе, как представлялось капитану, — но в конце концов он осторожно засунул письмо в потайное отделение позади стола, замаскированное панелью. Как открывается тайник, знал лишь сам Домон.

— Все, чем я владею, так?

Домон, сколько жил на борту, коллекционировал старые вещи. То, что он видел, но не мог купить — в силу ли дороговизны или громоздкости, — он складывал в кладовую памяти. Еще мальчишкой притянули его к себе эти предметы — оставшиеся от давно минувших времен, все эти разбросанные по миру чудеса, из-за них он тогда и ступил впервые на палубу корабля. В свой последний рейс, в Марадон, он прибавил к своей коллекции еще четыре вещицы — и тогда-то его и начали преследовать Друзья Темного. И какое-то время троллоки тоже гнались. Он слышал, что сразу после того, как он отплыл оттуда, Беломостье выгорело дотла, и еще доходили слухи как о троллоках, так и о Мурддраале. Все вместе взятое впервые убедило Домона, что вовсе не воображение у него разыгралось, вот потому-то он был уже начеку, когда к нему обратились с первым странным предложением, суля бешеные деньги за простое плавание в Тир, приводя шитую белыми нитками, явно надуманную причину.

Порывшись в сундуке, Домон выложил на стол свои марадонские приобретения. Светящийся жезл, уцелевший от Эпохи Легенд, — так по крайней мере утверждали. И уж точно теперь никто не ведал, как их изготовляли. Дорогая вещица и куда более редкая, чем честный магистрат. Выглядела она как простой стеклянный стержень, потолще большого пальца Домона и чуть короче его же предплечья, но если держать стержень в руке, он светится не хуже фонаря. Вдобавок светящиеся жезлы разлетаются вдребезги совсем как стекло; случайно разбив первый купленный жезл, Домон едва не спалил «Ветку». Небольшая, потемневшая от времени, вырезанная из тусклой кости фигурка мужчины, держащего в руке меч. Тот малый, что ее продавал, заявлял, будто если подержать ее в ладони, то начнешь ощущать тепло. Домон, сколько ни держал фигурку, так никогда тепла не почувствовал, как и те члены команды, которым он разрешал брать ее в руки, но фигурка была старой, и для Домона одного этого было достаточно. Череп кота, размерами неуступавшего льву, такой древний, что обратился в окаменелость. Но ни у одного льва в помине не бывало клыков — чуть ли не бивней, как у моржа, — в фут длиной. И толстый диск диаметром в ладонь, наполовину белый, наполовину черный, цвета разделялись волнообразной линией. Лавочник в Марадоне говорил, будто диск относится к самой Эпохе Легенд, — причем думал, что просто набивает цену и явно заговаривает зубы покупателю, — однако Домон поторговался лишь для виду и купил черно-белую редкость, так как понял то, чего не сообразил продавец: это древний символ Айз Седай, еще до Разлома Мира. Иметь такую вещицу определенно небезопасно, но ее никак не мог упустить человек, обуреваемый тягой к старине и древностям.